Не редко курсанты ездили на завод «Монумент», где таскали цемент, гипс, арматуру. Собирали морковь, капусту и свеклу в областных колхозах. Счастливчики попадали на работы в колбасный цех мясо-молочного комбината, с которым шефские связи существовали испокон века. Там только душевые кабины позволяли смыть с себя пыль и пот, а аромат докторской колбасы Марку смывать не хотелось вовсе. Дымский хвастал, как ему за отличную работу разрешили съесть мяса столько, сколько влезет в том цеху, где оно варилось для зельца и холодца. Он воспользовался предложением, и наел вперед на неделю: «Больше просто не влезло!» – поглаживал он свой распухший живот.
Таранову в одну из таких поездок не повезло – его распределили в цех, где перемалывалась костная мука. Рабочие, что выполняли здесь свой план, спускались в свой «забой» после стакана водки или в противогазах. Отвратительный запах забивался так плотно в складки одежды и пропитывал кожу, что смыть его оказалось невозможно. Глаза разъедало от жуткой вони, и Таранова пару раз вывернуло наружу. И после этого случая на докторскую колбасу он не мог смотреть несколько месяцев.
Несколько раз курсанты ездили в городскую баню на проспекте Ветеранов. Здесь были свои прелести. Во-первых, вокруг находились одни гражданские люди. Во-вторых, там продавалось настоящее бутылочное пиво. В то время и в том возрасте, горечь ячменного напитка уступала друзьям в своей вкусовой гамме более привычному лимонаду «Дюшес», но многие курсанты пили его с удовольствием. В-третьих, на Балтийском вокзале продавали замечательные пирожки с ливером по 7 копеек. После напряженного дня, бега по достопримечательностям города, встреч с девушками, посещений театра или бани пустой курсантский желудок ждал наполнения. Эти дешевые пирожки – мясной деликатес – любили практически все, кто служил в Горелово. Даже те, кто ливер прежде ненавидел. На ужин электричка опаздывала по расписанию, для кафе или ресторана денег нет, а молодой организм кушать просит. Два-три сочных, с корочкой, горячих ароматных пирожка решали проблему в момент. А после сигареты на десерт вечер казался праздником, проведенным с друзьями не зря.
Правда, в этой бане были свои конфузы. Как-то на первом курсе, Марк, проглатывая первый пирожок на перроне, поделился впечатлением от встречи с «местным, – он прошептал, – пидором». О людях с нетрадиционной сексуальной ориентацией или «голубых» в те годы не говорили просто потому, что терминология ЛГБТ на советской почве только зарождалась. Мат цвел, других слов не знали, а мужчины, симпатизирующие мужчинам были. Оказалось, что в парилке бань, к его рыхлому белому телу с мягкими розовыми щечками и пухлой попкой, пристроился странный гражданин, который пообещал десять рублей за интимную встречу. Марк опешил, так как считал себя человеком традиционных отношений, и этот пассаж вызвал в нем лютую злость. Не привлекла даже огромная для курсанта сумма, превышающая его месячное денежное содержание. Он резко развернулся, вылил полный ушат холодной воды на домогающегося гражданина, и гордо ушел в раздевалку. Конечно, в этом мире много разных людей с индивидуальными запросами, но тот случай ему вспоминали не раз.
– Как наш розовый поросеночек? Не ждет ли он своего голубого дружка?! – прикалывался позже Генка при очередном посещении бани, пока другие события не увлекли курсантов своей неповторимой чередой взлетов и падений.
Глава XIII. Общество «Глобус»
После одной из вечерних медитаций, перед отбоем, к Таранову подошел Слон. Этот белорусский парень необъятных размеров выступал в тяжелом весе, играя гирями, как снежками. Именно с ним часто повторял Генка: «Воля есть, а силы нет. А надо, Федя, надо!», – глядя, как Семен старается выполнить первый разряд по гирям до 60 килограмм.
Слон часто ездил на различные спортивные соревнования и входил в состав сборной училища по тяжелой атлетике. Постоянно что-то жевал, и хранил в карманах шинели или гимнастерки сухари, хлеб или булочку. Парню такой комплекции есть хотелось постоянно, а нормы питания были рассчитаны, скорее на Таранова, чем на этого великана. Правда, Слон, которого редко кто называл по имени Толя, получал двойной паек, но и этих продуктов не хватало утолить потребности бурно здорового мужского организма в масле и сахаре.
Оба сидели за соседними столиками в курсантской столовой, часто оказывались в одном наряде, их койки стояли голова к голове в казарме. Ночные разговоры перед сном с рассказами о детстве и юности, мечты о будущей службе сближали лучше, чем, что-либо. Они знали друг о друге достаточно много, чтобы считаться хорошими товарищами. Но не настолько близкими, как Марк или Генка.
Великан выглядел задумчивым и отрешенным, когда шел в строю или отвечал на занятиях. Но если в его руки попадала бумага и ручка, он располагал свободным временем, его никто в эту минуту не трогал, то Слон творил. Он писал заметки, статьи, эссе, рассказывал по ночам Таранову, как работал до училища в городской многотиражке и мечтал стать корреспондентом.
В львовское военно-политическое училище, где готовили военных журналистов и клубных работников, его не пустили родители. «Прикинь, во Львов не поехал. По политическим причинам. Бабка заявила, что сдохнет, если я буду ходить по одной земле с бендеровцами!» – сокрушался Толя, и продолжал мечтать о карьере газетчика.
– Слышь, Таран! Я тут вычислил одно издательство, при котором есть общество «Глобус!» Давай, в него запишемся?
– Я географию недолюбливаю. Что мне там делать?
– Это такой журналистский кружок при окружной газете. Мы там будем учиться на внештатных корреспондентов. Ты – карикатуры рисовать. Я тексты писать. – Чаще всего он говорил короткими предложениями, избегал деепричастных оборотов, слыл лаконичным при ответах на семинарах, а преподаватели литературу считали его косноязычным. При этом писал так, что невозможно было поверить в его авторство. Он накручивал сложные предложения, придумывал замысловатые метафоры, кружевные обороты из предложений, которые Таранова умиляли.
– Тебе учиться надо. А мне какой смысл?
– В увольнения будут чаще пускать. На эти занятия. И мне веселее. У меня там земеля служит. Он организует бумагу с печатями. Пришлет нашему комдиву. По этой команде свыше нас будут отпускать по средам.
– По средам? – Таранов чуть задумался. Выбить будний день на пару часов, чтобы не сидеть с глазами в кучу на самостоятельной подготовке, что может быть лучше! Только спортсменам, женатым и четверокурсникам разрешали иметь третий день для увольнения. У него мелькнула озорная мысль: «Изучив маршрут троллейбуса, можно найти место учебы или работы «ласточки». Перерыть все, что можно и отыскать ее! Ради такого можно еще и четверги в этой газете зацепить…». – От этого предложения невозможно отказаться!
Слон слово сдержал, и они зачастили в окружной Дом офицеров. Правда, военные журналисты занятий с ними там практически не проводили, но кто же об этом должен знать в училище?
Общество «Глобус» позволило три месяца радоваться двухчасовой свободе, а обошлось в пару карикатур и заметок, которые появились на страницах окружного издания «На страже Родины» и армейской газеты «Часовой Родины». Их перепечатал училищный вестник «Политработник», и репутация армейских журналистов среди однокурсников им была обеспечена. Плюс ко всему, обоим выдали удостоверение внештатного корреспондента военной газеты, отпечатанное синей типографской краской на маленькой картонке. Этим мандатом Слон крутил перед носом Таранова и повторял:
– Не за горами «Красная звезда!»
Потирал руки Слон, мечтая о большем, а Таранов практически каждую среду садился на троллейбусы у той самой остановки, где встретил ласточку, и проезжал маршрут за маршрутом. Он внимательно слушал объявления кондуктора, опрашивал пассажиров, искал глазами девушку с восточными глазами, но все безрезультатно. Слон посмеивался, иной раз составлял компанию, как мог, помогал с расспросами. Искали долго, но неудачно. Ласточка словно улетела той весной, и не вернулась.
– Платонические чувства меня окрыляют, Толян, – откровенничал порой влюбленный юноша. – Я напоминаю себе Дон Кихота, средневекового рыцаря с мечтами о недосягаемой красивой даме. «Ласточка» – моя Дульсинея! Я рад поклоняться женщине, в которую влюблен… Не поверишь, был готов целовать асфальт, по которому она ходила. Но так хочется встретить, и заглянуть в ее глаза, словно окунуться в прозрачное утреннее море…
– Таран, ты романтик. А я никогда не видел моря.
В какой-то момент Таранов решил бросить поиски, а обстоятельства этому помогли.
С первого курса Слон мечтал наесться пирожными. Сладкое он любил больше всего из тех яств и разносолов, о которых знал и мечтал. Каждое увольнение он накручивал Таранова идеей о том, как приятно съесть сладкую ложку крема, откусить огромный кусок пропитанного коньяком бисквита или одновременно заглотить несколько розочек. Как только они получили свой гонорар за публикации в газете, его терпение лопнуло. В одну из увольнительных сред тяжеловесный кондитерский гурман уговорил товарища купить в магазине огромный торт на двоих.
